Мой друг - Страница 3


К оглавлению

3

Все же, несмотря на всю свою злость, усталость, раздражение, представить свою жизнь без нее, он уже не мог.

Когда знакомых адресов уже не осталось, мы вернулись.

Услышав, как он открывает свою дверь, из квартиры напротив выглянула соседка: “Как ваша жена? Все хорошо?”

Оказывается, ее забрала скорая. Но даже в этой ситуации, она думала о нем, и попросила эту старушку сообщить ему, как только он появится, где ее искать.


Все опять завертелось. Шок сменился отчаяньем, и … лихорадочной радостью. У него в глазах словно поселилось безумие. Он все торопил меня, хотя и больница была рядом, да и без понуканий я ехал, нарушая все правила.


В приемном покое на вопрос о том, как его жена и ребенок, санитарка отвела взгляд и попросила подождать доктора.

А дальше начался кошмар.

Я боялся, что он убьет врача, который уставшим голосом сообщил ему, что его жена и ребенок мертвы. Было ли врачу все равно? Не знаю… скольким он сообщал такое? Впрочем, мне было не до врача. Мне пришлось схватить моего друга и стиснуть изо всех сил. Он бился у меня в руках, и рычал как смертельно раненый зверь. Врач спокойно вызвал кого-то. Ему вкололи успокоительное. Вскоре он отключился…

Оставить в больнице его не могли, все-таки это роддом. Мне помогли донести его до машины. Представить, что с ним будет, если он очнется один в их квартире, было страшно. И я позвонил его отцу, предупреждая о том, что привезу его к ним домой.

Они не спрашивали, но я рассказал им все. Даже то, о чем им, наверное, и не хотелось знать. Не информируя, а обвиняя. Тогда, да и теперь тоже, я считал, что их вины в случившемся не меньше, чем его. Пусть они были против свадьбы. Они хотели преподать урок сыну, но их внучка должна была родиться буквально через месяц…

Наука оказалась слишком жестокой. Его мать разрыдалась, и отец увел её в соседнюю комнату.


Когда он пришел в себя, была уже глубокая ночь. Он молчал, просто открыл глаза, и смотрел в потолок. Без единого движения. Было ощущение, что здесь осталась лишь его оболочка.

Он не видел и не слышал меня. Не замечал. Его глаза были пусты. Привлечь его внимание к себе я смог, лишь заговорив о том, что её тело в морге.

На следующее утро его отец заикнулся было о том, что ему не надо бы сейчас туда ехать, и что похоронами займутся профессионалы, которые уже наняты. А ему следует постараться прийти в себя. Понятно, что произошла трагедия, но надо понимать, что жизнь на этом не заканчивается… Но, под пустым взглядом сына, умолк и опустил глаза.


Я не узнал её. Эта серая кожа, это потерявшееся под простыней застывшее навсегда тело, запавшие глаза, на неожиданно худом и каком-то чужом лице…

А он смотрел на неё, как на божество. Сухие глаза лихорадочно блестели. Он буквально ласкал её, со щемящей нежностью скользя рукой по лицу, шее, перебирая потускневшие пряди волос.

Мне стало страшно. Он не пророни ни слезинки, но при этом что-то бессвязно шептал. Называл её самой красивой, самой любимой, самой желанной…

Работник морга, наблюдавший эту сцену, скривил губы и отвернулся.

Из неприветливого помещения подвала больницы мне пришлось уводить его почти силой.


Это были шикарные похороны. Его родители настолько откровенно пытались откупиться от угрызений совести, что мне было противно, до тошноты. Все то, что его мать и отец пожалели при жизни, они вложили в уже ненужное действо.

Какая теперь ей разница, в обычном гробу она лежит, или нет? Их сыну точно не будет легче оттого, что на ее последнее пристанище потрачено больше денег, чем он смог заработать для нее, когда она была еще живой. А огромное количество цветов? Они ведь уже не вернут румянец на бледные щеки и не заставят радостно блестеть глаза… Скорее напомнят живому, о том, что при жизни она слишком мало видела их от него.

Он молча стоял рядом с гробом, одним на двоих. Для нее и их дочери. Маленький сверток из нежных воздушных кружев на ее груди, личико прикрыто углом пеленки…

Его глаза опять были сухими. Только побелевшие от судорожного усилия пальцы, которыми он держал ее за ледяную безжизненную руку…

Он запретил прощальные речи. Разрешил только священника, потому что она верила в Бога. Священник был для неё. А все остальное было для других. Он видел всю фальшь происходящего, остро чувствовал её. И, едва в землю опустили красивый богатый гроб, он развернулся и ушел.

На пышных поминках его не было.


Первое время он часто бывал на кладбище. Слишком часто. Однажды я поехал туда за ним по просьбе его отца.

Именно тогда я увидел его слезы. Первый раз в жизни. Он стоял на коленях у могилы. Меня он не увидел, шагов не услышал. Зато я слышал его шепот.

“Прости… Никогда, ты слышишь… Никогда я не ненавидел тебя. Я любил и люблю… Тебя и нашу девочку… Я ненавидел только себя. За то, что не дал тебе того, что был должен. За то, что не смог быть сильным. Ты была смыслом моей жизни, родная…”


Я ненавидел его. За то, что случилось. За то, что ее больше нет.

Но, услышав эти слова, я понял, что всегда буду рядом с ним. И не только в память о ней, нет. Потому, что он действительно по-настоящему сильно любил. И пусть его вина несомненна, никто не накажет его сильнее, чем собственная совесть.


На кладбище вслед за ним я больше никогда не ездил. Хотя знаю, что он по-прежнему часто бывает там.

Даже его родители считают, что он уже в порядке. Просто их мальчик повзрослел.

Окружающих не пугает его безучастный взгляд, с которым он взирает на все и всех. Всем кажется, что это такой вызов, игра. Что рано или поздно найдется счастливица, которой повезет, и она сумеет разбить окутывающий его ледяной панцирь безразличия.

3